Это было шесть лет назад. В отпуск я ездила в гости к родителям и сыну. И, как часто бывает, что-то важное мы делаем в последний день: надо было в банке открыть счёт на имя сына.
Мы отправились утром в банк к его открытию. У входа уже образовалась очередь. Перед нами вошла пожилая супружеская пара лет восьмидесяти. Одеты они были более чем скромно, но аккуратно и ухожено. Бабушка была бодрой и шустренькой. А старичок опирался на палочку, еле-еле переставляя ноги. Был он в очках с такими огромными линзами, что казалось: на лице существуют только одни глаза. Жена завела его под руку в зал, провела к столу, усадив на стул, и громко сказала прямо в ухо:
– Петенька, сиди здесь, никуда не уходи.
Можно подумать, что без её помощи он сможет хотя бы встать со стула.
Бабушка проскочила впереди очереди, кто-то попытался возмутиться, но она спокойно и вежливо сказала:
– Мы – ветераны.
То, что мы потом наблюдали со стороны, не сравнится ни с какой кинокомедией.
Документы бабушка доставала из ретро-ридикюльчика, который прятала в такой же древней хозяйственной сумке с застёжкой. И, как в том анекдоте про старушку и контролера… Она открывала сумочку, доставала ридикюльчик, закрывала сумочку, открывала ридикюльчик, извлекала документы и опять проделывала всё в обратном порядке. То же происходило, когда она доставала очки, которые были ещё и в футляре.
Это было или скрупулезной аккуратностью, или боязнью, что-то потерять или забыть.
Как потом я поняла из разговора, бабушке надо было закрыть счёт мужа и перевести деньги на свою сберкнижку. Пенсионеры часто так делают, одну из пенсий откладывают на «чёрный день», а на другую пытаются выжить. На вопрос работницы банка, где находится хозяин вклада, бабушка показала на Петеньку и пояснила:
– Деточка, дедушке тяжело стоять, он старенький, почти не видит и плохо слышит. Я сама ему всё расскажу.
Девушка выдала все необходимые бланки, объяснив, как и что заполнить. Бабушка долго кричала мужу в ухо, тыча пальцем в бумажки. Всё заканчивалось тем, что им опять выдавали новые бланки. Изрядно вспотев, бабушка сняла пуховый платок и положила в сумку, чем усложнила себе процесс доставания документов и очков.
Девушка в окошке уже покрылась красными пятнами и со слезами на глазах попросила:
– Бабушка, не убирайте документы в сумку. Дайте их мне, никуда они не денутся. Я их вам верну.
В течение часа бабушка проявила удивительное терпение, чего нельзя сказать про очередь, которая постепенно начала рассасываться. Когда дедушка опять пытался не там, где надо что-то написать, жена взорвалась:
– Ты что? Совсем слепой?
Она в очередной раз достала свои очки и натянула их поверх его биноклей, продолжая ругаться:
– Ты, как болячка. Самой тяжко и людям показать стыдно.
Безропотный, спокойный дедушка и сам изрядно устав, начал проситься домой.
– Да ты что, Петенька? Давай допишем, – уже ласковым голосом умоляла старушка.
Потом нужно было поставить роспись, которая никак не совпадала с той, что хранилась в банке, как образец, и была поставлена «энное» количество лет назад. То закорючка не такая, то крючочек не там.
– Не там ставишь крючок! Ты бестолковый, как соседский Борька!
Из дальнейшего монолога, выяснилось, что Борька – это козёл, к которому они в прошлом году водили свою козу Машку.
Бабушка бегала от стола к окошечку и обратно, все с новыми и новыми квитанциями. Её голос эхом раздавался в зале. Она уже кричала на работницу банка.
– Бабушка, что вы на меня голос повышаете? – обиженно говорила уставшая девушка.
– Деточка, прости, я ругаюсь не на тебя. Я на него, – сказала бабушка, повернувшись, указывая на мужа, и застыла в позе Ленина с протянутой рукой. Петеньки не было за столом. Она наклонилась в бок, заглядывая под стол, не упал ли он со стула. А дедушка, как биатлонист, скользил по кафельному полу к выходу и уже готов был выйти сквозь стеклянную дверь.
Бабушка, метнув на стол сумку, которую не выпускала из рук, в мгновение ока очутилась возле мужа. Передвигая его, как шахматную фигуру по доске к столу, она опять сменила свой гнев на милость и приговаривала:
– Ты куда, Петенька? Совсем чуть-чуть осталось. Вот распишемся, и домой пойдём.
Когда подошла наша очередь, я посмотрела на измученную девушку в окошке, и мне стало жалко её, и бабушку с дедушкой, и себя, отстоявшую два часа в очереди, и всех нас.
Вернувшись домой полностью опустошенными, нам хотелось тишины. Я взяла чистый лист, и весь исписала своей росписью. И если нашлось бы на том листе две одинаковых, как под копирку – хорошо. Не умею одинаково, да и не помню, как тогда расписывалась. Но роспись ведь - не паспорт. А с годами все меняется вместе с нами. Е. КОМОВА, жительница города.
|
